|
Борисовский сборник. Иваново, 2014. С.3-9.
Статья посвящается заезжей «команде
профессионалов», хозяйничавшей
в Ивановской области в начале XXI века.
Собранные Владимиром Борисовым старинные акты из истории г. Шуи изобилуют примерами использования средневековыми администраторами своего служебного положения. В XVII столетии население (и в особенности городское) вынуждено было, как и сегодня, «бегать по инстанциям» со всякого рода челобитными, по поводу всевозможных выписок и т.п.. В таких ситуациях для несчастного просителя начальниками в расплодившихся ведомствах становились все, от главы приказа или городского воеводы до сторожа. Документы служат тому яркой иллюстрацией
В 1641 году шуйский земский староста Федор Иванов, съездив в Москву по делам шуян и пройдя по инстанциям (Разбойный приказ, Галицкая четь), составил памятную записку, «что кому дано в Москве взяток за общественныя посадския дела».
«Дано Семёну Дохтурову рубль, да Василью Ушакову дано рубль, подьячему Неждану Ушакову рубль,
молодому подьячему Кузьме дано от грамоты 6 алтынъ 4 деньги, – дневальному подьячему,
которой книги записывалъ Ивану Татарину 1 алтынъ 2 деньги, - разбойнаго приказу сторожамъ 4 алтына,
да имъ же на другой неделе 2 алтына 2 деньги.., разбойнаго приказу денщикамъ на пироги да на квасъ 3 алтына..,
подьячему, который грамоту носил к печати, далъ 10 денегъ…»1.
Цитата может быть продолжена, перечень длинный. Но почти так же, как в Москве, дело обстояло и на низовом, провинциальном уровне. Уместно, в связи с этим, привести документ уже не из борисовского собрания, но также напрямую касающийся г. Шуи. Запись приходно-расходной книги целовальника села Хрипелева от 1 мая 1687 фиксирует затраты сельского приказчика Ивана Стахеева на вызволение «монастырских крестьян села Хрепилева, кои сидели в тюрьме в оцененой лошеди» (то есть, видимо, за нарушение правил торговли лошадьми в Шуе):
«…и в тое пору куплено: воеводе в почесть хлебъ данъ две денги, калачей на четыре денги, рыбы свежие и просолнои на восмь алтын на две денги, ему ж поднесено в почесть шеснатцеть алтын 4 денги, чтоб свободил из тюрмы мнстрских крестьян; людем его дано десеть денег».
То же, что и шуйскому воеводе, и в ком же количестве, пришлось купить на общинные деньги для подьячего
Григория Манатина. Да ещё сыну его было дано 6 денег. Кроме того, пришлось выкупать лошадь, да заплатить за саму
возможность её выкупить. Да «от росписки дано шесть денегъ; от отписи дано два алтына; на воскъ дано две денги;
плачено губным целовалником за крстьян кои сидели в тюрме посиделого пят алтынъ две денги»2.
В документе взятки переплетаются с узаконенными бюрократическими поборами, чем нас тоже сегодня не удивишь. Как не удивишь и тем, что ловко составленный документ позволяет чиновнику получать незаконный доход. В середине XVII столетия чиновники приказа Галичской чети (чья власть распространялась и на Шую) составляли подложные иски, на очень большие по тем временам суммы в десятки рублей, и предъявляли их к оплате Шуйской городской общине, причём в обход воеводы (который мог бы данной ему властью обиженных защитить). А чтобы замять дело, требовали взятку от двух до шести рублей. В своей жалобе на имя царя шуяне пишут о случае, когда им выставили иск, якобы поданный москвичём Семёном Брусениным, - но тот Семён, как выяснилось, умер ещё за три года до подачи иска.
Сумма «претензии от покойника» составляла 44 рубля3.
Ровно те же приёмы, как свидетельствуют документы, использовала и шуйская «элита». Вышеупомянутый подьячий городской приказной избы Григорий Манатьин, находясь в дружеских отношениях с дворянином, стряпчим Петром Григорьевичем Кашинцовым, чьи владения граничили с городскими шуйскими, составлял ложные иски против шуян. Кроме того, они с Кашинцовым, как жалуются горожане, скупали у сторонних людей «многие старые и плаченные кабалы» (то есть уже потерявшие силу долговые расписки) и затем требовали вновь по ним платить.
Династия Кашенцовых оставила в шуйской истории недобрую о себе память. Отец Петра, Григорий, по свидетельству коллективной жалобы 1660 года, промышлял со своими слугами разбоем и вымогательством, не давая шуянам выезжать с торговлей, заниматься сельским хозяйством, рыболовством и мельничным делом. И даже перегородил большую старую дорогу без государева указа (видимо, для получение мзды за проезд). Сын его, Пётр, стряпчий, действовал изощрённее, используя связи, «административный ресурс», что позволяло ему отбирать у шуян скотину,
ставить их на правеж и всячески обирать на основе составленных сомнительных бумаг 4.
«По наущению Петрову» в 1682 году совсем не геройски проявил себя известный герой нашей местной истории, боярин Артамон Матвеев. Боярин требовал с шуян подводы с лошадьми «до Юрьева, и до Москвы, и до слободы Александровой, да вместо стрельцовъ онъ же, Артемонъ, ималъ тридцать пять человекъ пешихъ проводников; а которые лошади под нимъ Артемономъ и подъ людьми ево,
у насъ сиротъ взяты до Москвы, и те лошади у насъ сиротъ и по се число пропали безвестно…»5.
Без преувеличения, актом государственной измены следовало бы считать поведение Михаила Беклемишева
«с товарищи», присланных в Шую для «государева дела сыскиват татеи и розбоиников и всяких лихих людеи».
Видимо, жители так и считали. В 1618 году они обратились к царю с жалобой и привели вопиющие примеры того,
что сегодня назвали бы «крышеванием» преступного сообщества.
Земский староста Кузьма Кузьмин в своей челобитной сетовал, что присланные уполномоченные
вместо борьбы с преступниками «воровским людем татем и розбойником норовят и не сыскивают,
а с них гсдрь емлют поминки рублев по сту и по двесте и болши и те гсдрь тати и розбойники по
их умышленю села и дрвни розбивают в ден и на нас на сирот твоих по их наученю грозятца…»
Иными словами, бандиты среди бела дня грабили окрестные деревни и сёла, открыто угрожая жителям,
и платили сотни рублей отступного присланным в Шую чиновникам, которые их прикрывали.
Пойманных же разбойников заезжие стражи порядка выпускали из тюрьмы за выкуп.
Они же втайне вывозили из Шуи наворованное и отобранное ими у шуян под пытками и угрозами6.
Нет сведений о том, какие последствия имела челобитная уполномоченного горожанами Кузьмина.
Но из собрания Борисова известно, что за похожие преступления попал на дыбу и был «пытан крепко,
насмерть» сыщик Тарбеев.
Наряду с трагическими эпизодами из жизни провинции нельзя не упомянуть и те случаи, когда чиновничьи выходки имели курьёзные последствия. В 1620 году испуганным губным старостам города Шуи пришлось срочно писать объяснительную. Их подчинённый, губной целовальник Микитка Лобов, упоённый своей властью над заключёнными местной тюрьмы, утерял бдительность и совершил должностное преступление. Он покинул пост надзирателя, а затем вернулся «с кабака пьянъ и вынялъ из тюрьмы сиделицу разбойничью жонку Оксютку къ себе на постелю, а самъ онъ, Микитка, уснул пьян, и та женка Оксютка у нево изъ пазухи, вынявъ ключи тюремные,
и выпустила изъ тюрьмы сидельцовъ, татей и разбойников семь человекъ…»7.
Другой известный случай, когда попавшего в тюрьму портного шуйский воевода Иван Борков заставлял на себя работать, а портной, оказавшись вне тюремных стен, сбежал. Древний документ свидетельствует, что заезжий воевода пытался (что и сегодня не редкость) свалить всю вину на самого мелкого начальника,
губного целовальника Обросима Филатова8.
Власть развращает, и особенно в государстве авторитарном, с пагубной «вертикалью власти». Не спасает от развращения и церковный сан. В старинных документах содержится много примеров того, как не только чиновники, но и священники пьянствуют, бесчинствуют в пьянстве, воруют церковную казну, вымогают деньги и калечат друг друга из-за денег. Шуйский поп Тавлей вошёл в историю тем, что пьянствовал и не раз учинял скандалы в административных зданиях Шуи, а поп Григорий, разгуливая пьяным по улицам города, выставлял на показ «срамные уды» и оскорблял мужчин и женщин. Специально посланные «Иосифом архиепископом иноземцем» в Шую поп Алексей и некие киевские чернецы обирали прихожан с помощью сомнительных бумаг
(учиняли «налогу и тесноту и продажи многие»)9.
Апофеозом жадности и беспринципности предстаёт в истории Шуи правление воеводы Ивана Боркова. Судя по документам, воевода пытался извлечь корысть везде, где только позволяла данная ему власть. Он обирал приезжих торговцев и вымогал деньги у тех шуян, кто их мог заработать, запускал лапу в таможню и в питейное заведение, избивал и даже калечил пытавшихся роптать администраторов. Его деятельность осложнила междугороднюю торговлю, сократила налоговые выплаты и грозила обрушить систему городского самоуправления (никто не желал идти на выборные должности, помня о покалеченных предшественниках). Когда алчность заезжего начальника почти парализовала нормальную жизнь целого города, шуяне отважились на коллективную жалобу, в которой перечислили свои многочисленные беды и слёзно просили царя Алексея Михайловича тому воеводе «указ учинить».
Кстати, развивая специфическую («для своей корысти») бурную деятельность,
заезжий воевода демонстрировал личную набожность и очень следил за соблюдением горожанами христианских правил поведения10.
Позорная память о Боркове осталась известна не только краеведам, запечатленная в старинных актах. Она стала легендарной, причём не фигурально, а буквально, потому что прочно вошла в народную память и нашла своё отражение в былинах.
Одним из известнейших былинных собраний России стали «Древние российские стихотворения,
собранные Киршею Даниловым». Ими равно восхищались и Александр Пушкин, и Дмитрий Лихачёв. «Песни» были
записаны на Урале в XVIII веке, но, как справедливо отметил ивановский исследователь В.А.Смирнов,
на Урал эти исторические песни принесли выходцы с территории современной Ивановской области11. Вольные «козаки», «работные люди», скоморохи - упоминают знакомые нам места и знакомые фамилии. Скопин-Шуйский, Пожарский, Шереметев, князья Черкасские, плёсский воевода Карамышев предстают былинными героями. Историческая достоверность в былинах часто не соблюдается, основное значение придаётся самой личности. Сюжет порою просто выдуман под конкретное лицо, исходя из того, каким запомнился герой в поколениях. Один Черкасский удалой воин, а другой – «лицо кавказской национальности», не уважающий русских обычаев в русском доме. Шереметев запомнился как славный военачальник, про Михаила Скопина-Шуйского сказители поют:
Где-ко пиво пьём, тут и честь воздаём
Тому боярину великому
И хозяину своему ласкову.
На фоне славных знаменитостей нашего края шуйский воевода Борков получил от сказителей характеристику просто уничтожающую,
в специально придуманной, вероятно, под него, очень смешной скоморошине12.
Простолюдин-скоморох из осторожности называет дворянина Боркова другим именем, но ясно даёт понять, о ком идёт речь на самом деле.
А не сергеевский Сергей,
Не володимеркой Сергей… -
- в административной цепочке между селом Сергеевым и городом Владимиром стоит как раз Шуя.
Откуда взялся этот Борков, где раньше жил – да кто его знает..:
У попа во дворе,
В приворотной избе.
Словом, не пойми, кто – но вот он уже большой начальник, и жена хозяина гостиного двора устраивает в честь него пир.
А для-ради Сергея и суседей позвала.
А и тот с борку, иной с борку –
Полна изба понабуркалася.
А и день к вечеру вечеряется,
Сергей молодец напивается.
Изволил он, Сергей, ко двору своему идти…
А затем начинается самое смешное. Пришёл Сергей домой, ищет жену:
И увидел он, Сергей, чужого мужика,
А чужого мужика на жене-то своей…
Сергей взревел, мужика испужал,
А мужик побежал, на поветь скакнул,
На поветь скакнул, он поветь обломал,
Да скотину задавил:
Он быка задавил, овцу-яловицу,
Овцу-яловицу, семерых поросят.
Убежал мужик, а Сергей очень расстроился.
И стало у Сергея три беды во дому:
Первая беда – мужик поветь обломил,
А другая беда, то скотину задавил…
- но больше всего Боркова расстроила третья беда. И это, по современной терминологии, «потерянная прибыль». Прибыль от того, что не дал Борков мужику от его жены удовольствие получить. А кабы дал, мечтает Борков, так мужик «спасибо бы сказал» и могарыч заплатил (!!!)
Можно ли ярче высмеять потрясающую жадность человека? От такой народной характеристики потомки своего предка уже не отмоют. А, скорее всего, отвергнут, будут скрывать своё родство. Незавидная судьба…
Происходившее в России более трёх столетий назад сегодня, к сожалению, повторяется. История не всех учит. Однако, по меткому замечанию В.О. Ключевского, не желающих учиться на уроках прошлого она способна проучить. И если сегодня народная молва, к примеру, заклеймит какого-нибудь большого начальника словом «вор», или презрительной кличкой «Балалаечник», то никакие услужливые средства массовой информации его не отмоют. Так было и будет всегда.
1 Владимир Борисов. Собрание трудов (материалов) в трёх томах. Иваново, 2004. Том 2. С. 80.
2Памятники деловой письменности XVII века. Владимирский край. М., 1984. С.111.
3Владимир Борисов. Собрание… Том 2. С.105.
4Владимир Борисов. Собрание… Том 1. С. 183, 196.
5Там же. С.197.
6Памятники… С.152-153.
7Владимир Борисов. Собрание… Том 2. С. 45.
8Материалы для истории Владимирской губернии. Владимир, 190. Выпуск третий. С. 361.
9Памятники… С.163. Владимир Борисов. Собрание… Том 1. С. 195. Владимир Борисов. Собрание… Том 2. С.58.
10Владимир Борисов. Собрание… Том 1. С.181-182.
11Смирнов В.А. Нижегородско-Суздальская былинная традиция и её отражение
в «Сборнике Кирши Данилова». // Краеведческие записки. Иваново, 1995. Вып.2. С.7-8.
12Сергей хорош. // Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1938. С.37-39.
|