Лубок-скоморошина. Портреты богов

Бурылинский альманах. Иваново, 2020.
№ 1 (13). С.50-54.

Мир старинного лубка, богатый и разносторонний, ещё долго будет предоставлять замечательные возможности для открытий многочисленным исследователям в соответствии с их интересами и уже обретённой базой знаний. Некоторые специалисты интересуются военной тематикой, другие выделяют для себя тему политической сатиры, увязывая с ней известные сюжеты: «Мыши кота погребают», «Немка верхом на старике» и др. Автора данной статьи интересует лубок, представляющий собой ярко выраженную «запечатленную скоморошину» (ведь и открытие в 2019 году тематической выставки в Ивановском областном музее - на земле с богатой древней традицией скоморошества - весьма символично).

Скоморохи - прямые наследники волхвов Руси и тех древних местных народов (меря, мурома, вятичи, весь...) чья культура легла в основу культуры древнерусской. На сегодняшний день известно немало упоминаний скоморохов в письменных источниках XIV-XVII столетий, в том числе и в связи с нашим регионом. Их ватаги имели возможность почти свободно перемещаться по территории края. Документы донесли до нас имена Фрола Скомороха из Иванова, Федьки Чечётки из земель князя Дмитрия Пожарского, Епифана Поздеева из Луха. Защищал своих скоморохов И.И. Шуйский; боярин Шереметев, вступившись за своих, едва не утопил протопопа Аввакума, который пытался выгнать «игрецов» из его села и переломал их «хари» (маски)¹. Скоморошество как промысел фактически официально ещё в XIX в. процветало в Костромской и Нижегородской губерниях². Но, безусловно, самым звучным аккордом в истории нашего регионального скоморошества и его роли в русской культуре можно считать «исторические песни», принесённые на Урал в XVIII веке «разумными дураками» (определение уральского заводчика П.А. Демидова) с территории нынешней Ивановской области³. Сборник Кирши Данилова был настольной книгой у А.С. Пушкина. По этому поводу А.И. Герцен писал: «Русская литература начинается с песен Кирши Данилова и продолжается в Пушкине»⁴.

Скоморохи на протяжении веков сохраняли память о куда более древних пластах нашей истории, чем нам сегодня может представляться. Историческая память передавалась в ярких образах праздничных представлений, в «пении прошедшей истории на голосу» (П.А. Демидов), в героических «славах» накануне военных сражений и в сатирах на одиозные личности. Нашла она отражение и в различных формах изобразительного искусства, будь то гадальный камень, амулет, печной изразец, «народная» икона или лубочная картинка.

Привлекательная и простая для понимания народа раскрашенная иллюстрация запечатлевает порой редкие, не дошедшие в летописях, почти или совсем не затронутые в письменных источниках древние сведения о быте или духовной культуре далёкого прошлого. Именно такого рода ценнейшее свидетельство мы усматриваем в явлении на старинном лубке двух божественных персонажей далёкой дохристианской Руси. Впрочем, точнее было бы сказать - внехристианской, поскольку объявление о принятии новой официальной религии государства отнюдь не означало массовый отказ народа от старых богов. Речь пойдёт о двух персонажах политеизма, связанных с нижним миром мифологического космоса. Это Баба Яга и Коркодил, представленные двумя сюжетами в разных вариантах дошедших до нас лубочных картинок.

Два сюжета касаются Бабы Яги, одновременно страшной и забавной, а прежде всего почитаемой хозяйки лесного мира - того, который густой и тёмный, «раменный», «елоховый» - а «елох» издавна означал «дерево нижнего мира» (будь то ель или ольха, осина). И если любой с детства знает Ягу как сказочный персонаж и помнит бессмертное: «сказка - ложь» (тем более волшебная), - то не нами, и задолго до нас исследователи отмечали «исторические корни волшебной сказки», то есть то, что она относится к мифологии. Повторим и мы, подчеркнув, что относится не только к русской.

Сам термин «Яга-баба» впервые появился в древней финской культурной среде (задокументирован, в частности, в записи Дж. Флетчера в 1588 г.) и легко расшифровывается по аналогии с тем, что «Яг-морт» восточно-финских народов (коми, ханты, манси) в буквальном переводе - «лесной человек», мифологический персонаж. Нельзя не заметить явного сходства «лесной бабы» с известным персонажем западно-финского эпоса «Калевала» - старухи Лоухи, хозяйки потусторонней земли, «туманной Сариолы», которую исследователи тоже связывают с нижним миром. Как и наша сказочная Яга, она домовита, обе в общем-то хлебосольны, если найти к ним подход. И, заметим, к обеим, не страшась тяжёлых испытаний и смертельных опасностей, отправляются богатыри из нашего земного мира, в поисках достойной супруги. «Лучшая невеста - дочь Бабы Яги». Да, «не наша», «не здешняя» - но ещё на заре своей истории человечество усвоило, что невеста должна быть не из числа родственников, а желательно «из-за тридевять земель», тогда и здоровое потомство обеспечит, и, кстати, принесёт роду новые полезные знания. А что забудет из знаний, за тем ночью к маме сходит, вот только лягушачье одеяние набросит, то есть примет нужный образ для перехода в нижний мир (у этого сказочного сюжета тоже древние эпические корни).

Рис. 1

Рассказ о путешествиях за невестой к хозяйке нижнего мира известен не только в этнографических собраниях, но и в археологических источниках. Один из средневековых рисунков на бересте служит прекрасной иллюстрацией того, как мальчик Древней Руси представляет себе путешествие за невестой. Он переплывает рубежную реку, проходит все испытания («знаки стрел» отмечены на груди) и возвращается с победной улыбкой, везя за собой красну девицу на волокушах (рис.1).

И с тем вернёмся к лубку. К тому, где «Яга баба с мужиком с плешивым стариком скачют и пляшют, в волынку играют, а ладу не знают» (рис. 2). Прежде всего, увидев сценку, мы поймём, что перед нами именно запечатленная скоморошина. Здесь ведь не дочь Яги танцует с молодым Иваном, являя живительную силу - как пляски молодёжи на обережных браслетах из Старой Рязани. Здесь сама старуха явилась на свидание к ухажёру, а ухажёр - «из тех мужей, что безвреднее ужей». И одежда их, для пущего смеха, в красных тонах (а это цвета свадебных нарядов). И две скляницы зелена вина - не по стариковским силам. Да, старовата счастливая пара!

Если обратиться к обширному собранию литературной старины, то нельзя не заметить того, как, открыто или утончённо, порицаются в ней те стороны общественной жизни, где что-то вдруг «не по порядку». Где начальник - глуп, чиновник - вороват, жена - ветрена, а старик не по возрасту похотлив, аморален. В этом отношении наш лубок перекликается с литературным произведением XVII столетия «Притча о старом муже»⁵. В довольно грубой манере притча объясняет последствия посягательства богатого старика на девичью молодость и красоту, а в общем-то одёргивает человека почтенного возраста и призывает лица не терять, возрастного статуса не ронять. Лубок, в данном случае, изящнее. Понятные современнику намёки, представленные деталями рисунка, венчаются последними словами пояснительной надписи: «...а ладу не знают». Верно: ничего путного здесь не выйдет, даже если баба Яга, бесовка, искушает...

И ещё одно замечательное ценное историческое свидетельство являет нам данный лубок. Обратим внимание на многочисленные предметы, прикреплённые к поясу Яги. Все они связаны с прядением. Есть там расчёсанная кудель, веретено - а рядом и гребень (он присутствует на всех трёх известных лубках с Ягой). Атрибуты прядения сближают Ягу с другим, более поздним и уже христианским мифологическим персонажем - св. Параскевой, которую принято величать с прибавлением «Пятница» или даже просто называть Пятницей (вспомним, как клянётся ею «по-народному» пушкинская барышня-крестьянка). Параскева Пятница, как нам представляется, это преемница Яги; она была «льняницей» и считалась «бабьей святой». В день её почитания (10 ноября) запрещались женские домашние работы (прядение, стирка...). До начала XX сохранялся обычай делать скульптуры святой из дерева - равно как и Николы Угодника (преемника Велеса). Эти раскрашенные «идольские» изображения в церквях обычно ставились вместе и носили общее название пятниц⁶. Общим было и то, что праздники Николы Зимнего и Параскевы Пятницы приходятся на календарный сезон нижнего мира.

Предшественники же упомянутых святых, мужское и женское божества нижнего мира, встречаются на известном лубке под именами Яга-баба и Коркодил. Мы можем представить и сравнить сюжет встречи персонажей в двух сохранившихся вариантах лубка. Более древний, по нашему мнению, лучше, точнее отражает сущность персонажей (собрание Д.А. Ровинского, 1766 г.) (рис. 3). В нём даже их имена не искажены. В позднейшем, например, уже читаем: «баба Яга деревяна нога», что более характерно для русских сказок времён собирательской работы А.Н. Афанасьева (рис. 4). То же и с именем второго персонажа, и этот второй заслуживает особого внимания, поскольку уже одно его присутствие превращает лубок в ценнейший источник по истории верований русского народа. Рис. 4

На древнейшем из двух вариантов персонаж именуется правильно - так, как в средневековых письменных памятниках: «коркодил», а не «крокодил» и тем более не «каркармаил» второго варианта сюжета. Нам уже приходилось к нему обращаться в связи с темой древнерусского бога Велеса и высказать своё мнение о «коркодиле» как об одном из тех образов, что принимал Велес для появления в мире, населённом людьми⁷.

Это драконоподобное существо - очень распространённый символ русского средневековья, известный по древним изобразительным и письменным источникам. Памятники раннего средневековья отражают явное к нему уважение и даже стремление к подражанию. Так, желая подчеркнуть достоинства прославившегося на рубеже XII-XIII веков князя Романа Волынского, летописец отмечал: «он бросался на язычников (врагов – П.Т.) как лев, неистовствовал, словно рысь, нес разрушения, как коркодил…»⁸.

Кумира в могучем коркодиле видел и новгородский мальчик Онфим, оставивший нам свои рисунки на бересте. Заметим, рисунки отнюдь не мирные! Мальчик представляет себя воином-победителем, беспощадным к врагу. И своего рода апофеозом мечты, вероятно, будущего воина предстаёт рисунок, где он сам себя изображает уже драконоподобным существом и подписывает: «Я зверь» (здесь мы вспомним словосочетание «зверь коркодил» Псковской летописи) (рис. 5).

В эпоху развитого средневековья персонаж по-прежнему известен и популярен, но отношение к нему уже не однозначное. Городская культура придавлена гнётом церкви и огрызается сатирой, скоморошиной. От «умных дураков» достаётся, кажется, всем, даже старым кумирам. В XVII столетии ещё помнят о коркодиле и его боевых подвигах, но уже вспоминают с иронией⁹.

Ещё через два века его имя почти забыто, хотя и сохраняется представление о некоем таинственном хозяине вод. Замечательно наблюдение из жизни ивановцев в книге Я.П. Гарелина: «Существовало еще, по мнению ивановцев, в больших реках водяное стращилище - чюдо-юдо-рыба-рак, бесформенное, потому что фантазия даже затруднялась придать образ этому чудовищу – согласились только в одном, что этому чудовищу подчинено всё живущее в воде»¹⁰.

«Процесс забывания» древнего божества, по нашему мнению, заметен при сопоставлении двух означенных лубков. На том, что архаичнее (рис. 3) и по стилю близок к рисункам XVII столетия (сравним с иллюстрациями Библии Василия Кореня), фигура объединяет в себе разные ипостаси Велеса (о чём мы писали ранее). Признаки выписаны тщательно - задняя часть туловища и хвост волка (или собаки, что семантически равнозначно), грива дракона, передние лапы, изображенные в средневековом стиле, с непропорционально широкой ступнёй и когтями¹¹. Немаловажно: чётко обозначена его водная стихия (и даже корабль для убедительности), что совершенно упущено на втором лубке.

На втором лубке - повтор, со схематичной передачей элементов и сделанный человеком, не посвященным в мифологические тонкости. Да, смысл старинного понятия «дратися» (о чём ниже) он знает и подчёркивает: у бабы Яги распахнута одежда и под ней явлены обнаженные груди. С учётом других нюансов, кажется, что именно на этом персонаже, как более ему понятном, художник и делает акцент в сюжете. Образ же мужского персонажа размыт - начиная с фантазийно искаженного (куда-то в сторону то ли библейского Сатанаила, то ли исламского Исмаила), имени.

Теперь собственно о сюжете. Приведём текст архаичного лубка. «Яга баба едет с коркодилом дратися на свинье с пестом да у них же па кустом скляница сеино». Для непосвященного, нашего современника, вроде бы всё понятно: приближается драка, схватка. Но для зрителя XVII-XVIII веков очевидно совершенно иное! Речь идёт о делах любовных. Дело в том, что в описаниях интимных отношений русского средневековья нередко присутствует аллегория битвы. Слово «дратися», собственно, это таинство и означает. Такого рода «сражения» нередко фигурируют в былинах, их можно отметить в «исторических песнях» Кирши Данилова. Вот пример из былины о женитьбе князя Владимира - об отношениях богатыря Дуная с Настасьей королевишной:

        И горазд он со девицею дратися...
        А пнул он девицу под гузна, —
        Женской пол от тово пухол живет...¹²

Так что понятно - и из надписи, и по смыслу - зачем коркодил вышел из воды на сушу, а Яга выехала из леса, зачем и скляница «по кустам» припасена, к какому желанному финалу всё должно прийти.

На первый взгляд, и здесь перед нами сюжет русского лубка с той же скоморошьей насмешкой, что и картинка любви плешивого старика. Но мы бы не рискнули трактовать его однозначно. Нельзя не принимать во внимание естественную, с мифологической точки зрения, ситуацию: действие происходит в рамках внутренних взаимоотношений того, «нездешнего» мира, где у божественных персонажей своя жизнь. Авторы сюжета - насмешники, «умные дураки», хранители исторической памяти - при всей забавности происходящего, не могли не учитывать и данное обстоятельство.

¹ Борисов В.А. Собрание трудов (материалов) в трёх томах. Иваново, 2004. Том 2. С. 293. Из истории русской культуры. М., 1996. Т. III. XVII – начало XVIII века. С. 78-79. Смирнов Д.Н. Очерки жизни и быта нижегородцев XVII-XVIII вв. Горький, 1971. С. 24. Травкин П.Н. Язычество древнерусской провинции. Малый город. Иваново, 2019. С. 276.
² Власова З.И. Скоморохи и фольклор. СПб., 2001.
³ Травкин П.Н. Указ. соч. С. 277.
⁴ Смирнов В.А. Начало краеведческого движения в Ивановском регионе. // Материалы третьего съезда краеведов Ивановской области. Иваново-Шуя, 2008. Том 1. С. 25-30.
⁵ Притча о старом муже. // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Книга 2. М., 1989. С.234.
⁶ Можаровский А. Отголоски старины и народности. — Тамбов, 1903. С. 25-26.
⁷ Травкин П.Н. Указ. соч. С. 132-147.
⁸ Цит. по: Riasanovsky N. A History of Russia. New York, 1984. С.68.
⁹ Отталкиваясь от басни Эзопа, автор представляет «коркодила» не эзоповского. См.: Памятники литературы Древней Руси. С. 30.
¹⁰ Гарелин Я.П. Город Иваново-Вознесенск или бывшее село Иваново и Вознесенский посад (Владимирской губернии). Шуя, 1884. С. 58.
¹¹ Травкин П.Н. Верхневолжский средневековый костюм. Иваново, 2012. Рис. 55, 3.
¹² Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1938. С. 66-67.

TRAVKIN-
MUSEUM.RU

Статьи