|
Труды YI Международного
конгресса славянской археологии. М., 1997. Том 2.
Участок Верхнего Поволжья в 50-70 км ниже Костромы применительно к раннему средневековью принято считать территорией "костромской мери", оставившей заметный след в русских древностях. Последнее отмечали многие исследователи, начиная с Ф.Д. Нефёдова, проводившего здесь в конце XIX в. широкомасштабные раскопки курганов [1]. По мнению антропологов, курганы были оставлены обрусевшим "местным финским населением" [2]. По мнению этнографов, в традиционной местной культуре просматривается отчётливый финский след.
Для дальнейшего исследования проблемы сложения местного варианта древнерусской культуры и в целях определения роли автохтонного финского населения в этом процессе в течение 1986 - 1996 гг. Плёсской археологической экспедицией были предприняты раскопки раннесредневекового г.Плёса и ближайшего к нему финского Пеньковского (Алабужского) городища, которое, как предполагалось, могло выполнять роль центра местного населения вплоть до основания здесь русского форпоста.
В Плёсе за 10 лет исследована часть крепости (560 кв.м.), часть посада, оставшаяся незастроенной с момента ордынского разорения (460 кв.м.), а также незалесённая часть домонгольского некрополя, сохранившегося в парковой зоне современного города (вскрыто 76 погребений).
Территория финского Пеньковского городища исследована на сегодняшний день практически полностью (1400 кв.м.). Городище действительно перестало функционировать в XII или начале XIII в., вероятно, вскоре после постройки Плёса.
Материалы позднейшего строительного горизонта Пеньковского городища (XI-XII вв.) в значительной степени перекликаются с посадским и городищенским материалом Плёса. Жилища домонгольского времени обоих памятников представляю собой схожие срубные постройки площадью 14-20 кв. м, с угловыми опорами в виде столбов-"стульев", с глинобитными печами на прямоугольных деревянных опечках. Они восходят к срубным домам VII-VIII вв. Пеньковского городища. Сходны и прослеженные на двух памятниках дворовые очаги для бытовых и производственных нужд с навесами на столбовых опорах [4].
Небесполезно сопоставление керамики двух памятников. Так, своеобразные круговые горшки с коротким вертикальным венчиком из плёсских усадеб начала XII в. находят аналогии в алабужских комплексах XI-XII вв., в том числе в развале печи с очень пёстрым набором керамики: здесь преобладала лепная посуда местных традиционных форм, но также присутствовала подправленная гончарном круге и тонкостенная гончарная, видимо, булгарская, посуда. Некоторые наблюдения, сделанные на близлежащих финских памятниках, где имеется, в частности, посуда, поправленная на гончарном круге, позволяет осторожно предположить, что появление гончарной посуды на данной территории не столько связано с её привозом извне, сколько является новой ступенью развития местной финской гончарной традиции - не без внешнего влияния, но, очевидно, ещё до появления здесь каких-либо отдельных групп древнерусских колонистов.
В свою очередь, финское влияние заметно в плёсской керамике как минимум до XV в. Здесь встречается, наряду с круговой, лепная посуда, а также изготовленная на медленно вращающемся гончарном круге с применением способа кругового налепа, выровненная деревянным ножом (как это делают и сегодня гончары лесного костромского Заволжья недалеко от Плёса). В целом плеская круговая посуда довольно приземиста, домонгольские образцы зачастую слабопрофилированны, отдельные экземпляры имеют насечки по венчику. Кроме того, отмечено, что в ритуалах горожане старались использовать посуду старую, местных форм (возможно, найденную на более древних поселениях), или специально изготовленную с нарочито приданным архаичным обликом [5].
В конце I - начале II тыс.н.э. финны Верхнего Поволжья испытывали, судя по всему, сильный экономический подъём. Активно развивалась торговля. Привозная медь, на базе которой выросло местное ювелирное дело, стала настолько дешёвой, что из неё начали изготавливать даже рыболовные крючки; резко увеличилось количество металлических атрибутов в женском костюме. Естественно, что стал очень заметен приток из русских городов ремесленной продукции, что называется, дешёвого ширпотреба общерусского облика, находки которого на том или ином памятнике зачастую служат основанием для утверждения о славянской колонизации, о том, что памятник оставлен славянскими колонистами. Между тем сугубо "колониальных", славянских поселений и могильников, без финской "примеси", в Верхнем Поволжье, по нашим сведениям, не выявлено ни одного. Следует здесь обратить внимание и на то, к каким прототипам восходят те или иные формы вещей общерусского облика.
Последние в интересующем нас регионе появилось ещё до постройки здесь древнерусского форпоста (Плёса), они встречены в жилых комплексах XI- XII вв. на Пеньковском городище. В то же время в плёсских материалах XII-XVI вв. наряду с лепной посудой встречаются пластинчатые кресала, наконечники стрел и ножи традиционных финских форм. Теми же остались рыболовные принадлежности, соответствующие местной промысловой традиции. И в ювелирном деле наблюдается преемственность производственных приёмов, причём в двух из четырёх исследованных нами плёсских посадских усадьбах их хозяева-ювелиры изготавливали шумящие подвески, которыми пользовались и жители сельской округи, и горожане.
В качестве духовной культуры формирующегося древнерусского населения, отметил его приверженность местным финским языческим воззрениям. В костюме сохраняются шумящие и другие вотивные подвески, венцы, сюльгамы, обоймицы, пронизки, металлические и глиняные бусы. Сохраняются общие представления о костюме как о модели Вселенной, где верхняя часть - головной убор и шейные украшения - символизируют суточный путь солнца. Как представляется, солнце символизируют глазчатые и другие бусы, в том числе напускные на височных кольцах, очень популярных здесь в домонгольский период. На височных кольцах встречены бусы стеклянные, каменные, металлические (в том числе отлитые вместе с кольцом). Всего в Плёсе на сегодняшний день обнаружены височные кольца 14 разновидностей. Все они выполняли одну и ту же сакральную функцию, но, по крайней мере, в XII-XIII вв., уже вряд ли могли быть этноопределяющими объектами. В головном уборе жительниц Плёса височные кольца сохранялись как минимум до XV в.
В качестве солярных символов в раннесредневековом Плёсе, видимо, используются и крестовидные подвески в составе ожерелий; подобным образом, в виде равностороннего креста, солнце изображалось в местных финских древностях. Очевидно, той же языческой символикой могли наделяться и христианские атрибуты, если к таковым можно отнести немногочисленные плёсские шиферные крестики, на одном из которых процарапан солярный знак.
Материальными свидетельствами соблюдения календарных и иных обрядов служат глиняные модели яичек, отдельные формы которых (шаровидные, иногда с имитацией отпечатка шкуры) восходят к финским прототипам [6]. В Плёсе, как и на финских памятниках, встречаются следы деятельности волхвов, в том числе образцы так называемого "мобильного искусства" [7]. Горожане унаследовали традиционные местные орнаменты: мы их встречаем на предметах XII-XVI вв.
Отдельной и достаточно богато проиллюстрированной археологическими примерами является тема преемственности обрядов, связанных с божественными силами подземно-подводного мира. Так, на Пеньковском городище возведению первых построек предшествовало жертвоприношение, после которого осталась яма с мощным кострищем, с костями лося и сетчатой керамикой. Ритуальное "запирание" жертвы было произведено, видимо, брошенной в засыпку ямы костяной булавкой с обломанным тыльным концом. В основании насыпанного в VII-VIII вв. вала городища на жертвенных кострищах дважды обнаружены кости крупных жвачных животных (включая черепа). В составе общего жертвенного комплекса отмечена и ритуальная посуда, символически "запертая" воткнутым серпом [8].
Нечто подобное было прослежено и в Плёсе. На территории крепости в 1996 г. расчищена прямоугольная яма со следами дважды совершённого жертвоприношения (начало XIII в.). В нижнем кострище, на дне ямы, обнаружены обугленные остатки черепа крупного жвачного животного и обгорелые обрубки лосиных рогов, а также миниатюрный сосуд с перегоревшей органикой. Комплекс был "заперт" брошенной сверху связкой из 12 крупных ключей, замком и топором. В расположенном выше кострище найден сосуд с перегоревшей органикой, ритуальным запором служил боевой топор в засыпке ямы.
Обнаруживают сходство и строительные жертвы, связанные с отдельными деревянными постройками рассматриваемых памятников. Как минимум с конца I тыс. до н.э. до XV в. н.э. они представляли собой сосуды, видимо, с ритуальной пищей, помещённые под нижние брёвна построек.
Богатый материал для понимания раннесредневековых этнокультурных процессов содержит плёсский городской домонгольский некрополь, где погребено, по предварительным подсчётам, около 600 человек. Могильник исследован двумя сплошными раскопами в исходной точке его роста и на месте последних захоронений начала XII в. Под 22 курганными насыпями, а большей частью вне насыпей, обнаружено 76 погребений, что позволяет охарактеризовать могильник как грунтово-курганный, причём грунтовые захоронения не обнаруживают какой-либо отчётливой связи с христианской обрядностью. Материалы некрополя, на наш взгляд, фиксирует процесс перехода коренного населения от традиционных грунтовых захоронений к курганным, которые при этом сохраняют отчётливые признаки финской обрядности. Здесь следует заметить, что на большинстве территорий восточной части Волго-Клязьминского междуречья обычай возведения курганов вообще не успел развиться, зато на сегодняшний день пребывает количество известных могильников XII-XIII вв. с грунтовыми захоронениями, в том числе грунтово-курганный могильник Плёс-I, функционировавший на месте будущей Плёсской крепости вплоть до начала её возведения, и расположенный в 40 км от него исследованный О.С. Гадзяцкой Скомороховский грунтовый могильник, имеющий яркие черты финской обрядности и при этом содержащий инвентарь общерусского облика [9].
Первые погребения Плёсского некрополя, расположенные в исходной точке его роста, содержат признаки, более характерные для погребального обряда центральных районов Владимиро-Суздальской Руси, откуда, видимо, и происходила небольшая группа первопоселенцев г. Плёса. В дальнейшем обряд претерпевает изменения. Захоронения стали совершаться в неглубокой яме, где сооружался короб из досок, как это делали в раннем средневековье марийцы и мордва [10]. Ямы засыпались землёй вперемешку с горячими углями, а над ямой возводилась постройка - сруб в один венец с крышей и полом. Постройка поджигалась и в ходе горения забрасывалась материковым грунтом (в данной географической зоне это чаще всего глина), отчего образовывался полуобожженный глиняный панцирь, белесый от пепла. Возможно, получалось то, что принято называть заливкой или сводом, под которыми, по мнению Е.И. Горюновой, совершались захоронения "обрусевшей мери" [11]. Покойников символически "запирали" под землёй, втыкая или бросая в насыпь или в засыпку ямы ножи с завернутым в кольцо черенком, иглы с обломанным ушком, гвозди и другие предметы. В одном из курганов сохранилась обгоревшая модель лодки.
Интересной чертой, связанной, по некоторым данным, с финской обрядностью, является стремление хоронить детей в стороне от взрослых. Детские захоронения совершались без насыпей, дез деревянных могильных сооружений, без инвентаря и буквально под дёрном. Аналогичная картина наблюдалась на грунтово-курганном кладбище Плёс-1 /территория крепости/, где детские захоронения были также сконцентрированы в северной, мысовой части некрополя.
Проведённые исследования, с учётом ранее накопленных данных, позволяют, как представляется, в общих чертах воссоздать механизм колонизации территории будущей Плёсской волости:
- в противовес местному финскому центру в 12 км от него /…/ возводится новый центр - г. Плёс;
- город основывается группой колонистов, значительную долю которых составляют представители обрусевшей "владимирской" мери, оставившие характерный след в обрядности первых погребений Плёсского городского некрополя4
- не исключено, что колонисты набирались из городского плебса; в новом городе они не пустили корней, оставив после себя на территории некрополя участок могил с немногочисленным дешевым погребальным инвентарём, участок, который вскоре оказался занят детскими погребениями нового населения Плёса;
- новое население представляло собой выходцев из местной финской среды, чья культура в Плёсе долго и достаточно отчётливо проявлялась в эпоху средневековья и в более позднее время; прослеживается она в отголосках и сегодня.
В целом результаты исследований заставляют усомниться
в самом "факте" славянской колонизации указанного региона. Правомерно, видимо, говорить лишь о
вхождении данной территории в сферу древнерусской государственности с постройкой древнерусского колониального
центра - Плёса - и о сложении местного варианта древнерусской культуры прежде всего на основе культуры
местного коренного населения.
Наличие привозных вещей общерусского облика свидетельствует лишь о продолжении традиций широких экономических связей местных жителей (на фоне давних политических связей с Северной Русью), и не может служить веским основанием для утверждения о привнесении этих вещей извне каким-либо пришлым населением. Древнерусский язык, привнесённый в местную финноязычную среду как необходимы государственный, постепенно усвоенный, изменённый, на наш взглд, также не может служить достаточно веским основанием для характеристики древнерусского населения региона как славянского в своей основе [12]. И, таким образом, главной особенностью процесса формирования древнерусской провинциальной культуры Костромского Поволжья является то, что процесс этот проходил при решающей роли коренного финского населения, доминировавшего даже в местных провинциальных центрах, таких, как г. Плёс.
1. Нефёдов Ф.Д. Раскопки курганов в Костромской губернии, произведённые летом 1895 и 1896 года. // МАВГР. М., 1899. Т.III
2. Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973.
3. Смирнов Вас. Из вопросов и фактов этнологии Костромского края. Кострома, 1924.
4. Отчёты автора о раскопках Пеньковского городища в 1991-1996 гг. // Архив ИА.
5. Отчёты автора о раскопках Плёсского городища, посада и некрополя в 1986-96 гг. //Архив ИА.
6.Травкин П.Н. Раскопки Плёсского посада в 1989 году. // Археологические памятники Волго-Клязьминского междуречья. Вып. 2. Иваново, 1989. С. 4. Древнее поселение в Подмосковье. М., 1970. С. 89.
7. Гричан Ю.В. Новые материалы по изобразительному искусству Горного Алтая. // Традиционные верования и быт Народов Сибири. Новосибирск, 1984.
8. Травкин П.Н. К истории строительных обрядов. // Археология Верхнего Поволжья. Н. Новгород, 1991.
9. Автор благодарен Ольге Сергеевне Гадзяцкой за любезное разрешение ввести в научный оборот материалы Скомороховского могильника.
10. Материалы по истории Мордвы. Моршанск, 1952; Памятники железного века Камско-Вятского междуречья. Ижевск, 1984. С. 88, 91.
11. Горюнова Е.И. Этническая история Волго-Окского междуречья в I тыс. н.э. МИА. М., 1961. № 94.
12. Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М., 1989. С. 7, 11.
|